Ездили вчера на Лаврушинский в квартиру, которую я делала (как дизайнер-декоратор) 5 лет назад. Очень приятно видеть плоды своих усилий, когда прошло немало лет, а интерьер остался таким же уютным и продуманным, как и было задумано. Например, мебель, которую я рисовала — и вот она отлично сделана, стоит, ею пользуются. Вспомнила, как заказывала переключатели-тумблеры, сколько мы их ждали — всё это было не зря — они до сих пор радуют глаз и руку, которая к ним прикасается. В общем, я могу долго рассказывать о всяких мелочах, например, о минималистичном смесителе в туалетной комнате, когда из одной стальной полированной пластины в зеркале торчит излив и рычаг управления водой. Фото в инстаграме дают представление об этой красоте.
Вид на фото выше открывается из окон во двор, а окна на улицу выходят на основное здание Третьяковской галереи.
Давно уже, во всяком случае с тех пор, как средства стали позволять ему ездить по всему миру когда вздумается, он смотрел на путешествия как на некую гигиеническую меру, и знал, что её надо осуществлять время от времени, даже вопреки желаниям и склонностям.
Иногда дурак, иногда мудрец, иногда облечённый царским величием; иногда блуждающий, иногда бездвижный, как питон, иногда добродушный на вид; иногда почитаем, иногда оскорбляем, иногда незаметен — так живёт человек, пришедший к осознанию, неизменно счастливый высшим блаженством.
В «Гараже» оказался отличный книжный магазин. Ушли оттуда с тремя книжками — «Русский космизм» Б. Гройса, «Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния» Г. Вальвица и «Бодлер» В. Беньямина.
В тот же день из озона забрали заказанную книгу «Листья, цвет и ветка» А. Пурина.
Шли пешком от Якиманки до Фрунзенской набережной, у Третьяковки на Крымском валу висели на раме цепи. Мы, конечно, не смогли пропустить такого развлечения — побродили внутри, погремели цепями. Очень медитативно: шум города, шипение фонтанов, неясный гул голосов и над всеми шумами — позвякивание металла цепей, слегка касающихся твоего тела.
Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом — даль, за каждой далью — вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
Лице свое скрывает день;
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь;
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов;
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы божества
Там равна сила естества.
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
О вы, которых быстрый зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малый вещи знак
Являет естества устав,
Вам путь известен всех планет,-
Скажите, что нас так мятет?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлый пар
Среди зимы рождал пожар?
Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верхи горят;
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в эфир.
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик творец?
.
1743
.
М.В.Ломоносов
ходили мы послушать оперу «Пиковая дама», а точнее, музыку Чайковского. 3 часа удовольствия.
открыли для себя недавно Федосеева, и теперь мы прослушали «наше-всё-в-музыке» в филигранном исполнении. высочайшее мастерство оркестра.
женские голоса удивили, только один был интересным, а вот мужская часть исполнителей блистала. «три карты» — незабываемо.
детский хор со слегка инфернальным концом своего выступления, когда они спели-выкрикнули «трии!».
было несколько моментов, когда происходящее на сцене напоминало постмодернистскую постановку — свет, в конце сцены, в который уходит старуха, женщина, одетая мужчиной (вспоминается театр кабуки, где женские роли игрались мужчинами), старуха-привидение, являющаяся Германну и всем зрителям с самого высокого балкона, где рядом с ней сидит человек и истово крестится, пока она пропевает свои слова.
Ходили в музыкальный театр им. К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко на современный балет немецкой труппы театра Дойче Опер ам Рейн, поставленный Мартином Шлепфером на музыку симфонии #7 ми минор Густава Малера.
Танцовщицы и танцовщики были одеты по-деловому строго — девушки в чёрных платьях чуть ниже колен, юноши — в чёрных брюках, иногда в белых рубашках. Декорации были под стать костюмам — обезличенные плоскости, намечающие серый город. Музыка Малера непростая, в ней почти нет тех угадываемых гармоний и мотивов, которые мы с лёгкостью узнаём у Моцарта, например, или у Баха. Рваный ритм и меняющийся темп симфонии, когда невозможно предсказать, чем продолжится очередной отрывок, заставлял соответственно двигаться танцовщиков: выходит девушка, начинаются па из классического балета, затем чёткость начинает разрушаться, в пластике тела проявляется безумие и под конец это уже бьющееся в агонии тело.
Часто оттанцевавшие оставались на сцене — почти невидимые где-то в углу или освещённые, как застывшие статуи посреди сцены, иногда они оставались прямо под ногами следующей партии танцовщиков, которые вытанцовывали свою партию по усыпанной телами сцене.
Выходили танцующие и в ботинках, контрапунктом продолжая музыку, и беззвучно уползали со сцены, сливаясь с царившей тьмой. Девушки с длинными распущенными волосами были и божественными созданиями и куклами в руках танцовщиков.
Финал был впечатляющий — «танец офисного планктона», как мы его назвали, с пытающейся выбраться из-под стола танцовщицей, с её коллегами, вихрем кружащимися вокруг поля её битвы и собственных табуреток, играющих в «займи-своё-место-пока-его-не-занял-кто-то-ещё» — это было очень сильно. Как и весь балет. Я смотрела не отрываясь все полтора часа.
Оренбургские степи. Зима. Вьюга такая, что ничего не видно, только белое пространство вокруг (или Ничто). Тройка запряжённых в сани лошадей, несущихся сквозь летящий снег. И ты в санях, в тёплой шубе, растворяешься в этом мире.
Всякая новая эстетическая реальность уточняет для человека его реальность этическую. Ибо эстетика — мать этики; понятия «хорошо» и «плохо» — понятия прежде всего эстетические, предваряющие категории «добра» и «зла».
…
Эстетический выбор всегда индивидуален, и эстетическое переживание — всегда переживание частное. Всякая новая эстетическая реальность делает человека, её переживающего, лицом ещё более частным, и частность эта, обретающая порою форму литературного (или какого-либо иного) вкуса, уже сама по себе может оказаться если не гарантией, то формой защиты от порабощения.
Живёт в том же доме, что и мы, в соседнем подъезде, девушка. Она сумасшедшая, с несколькими визитами в соответствующее заведение. Часто по ночам она громко кричит, как будто с кем-то ругается (живёт она одна). И вот, ругается она, ругается и вдруг — пауза, на секунду или две. В этой паузе доносится тихий голос, пронзительный и искренний, как будто другого человека: «Помогите!».
Зашли с Аней в магазин, Олег остался на улице. Выходим и видим, что рядом с ним стоит мужчина и что-то ему говорит. Оказалось, что тот делился с ним, что решил уйти в запой, жена против, а завтра надо далеко уезжать на вахту.
Пару недель назад мы вместе с только что приехавшими Сашей, Алой и Алисой пошли в музей, где представлена панорама обороны Севастополя 1854-55гг. Было холодно, но любопытство погнало нас на холм, где находится здание панорамы. Мы с Аней там были и раньше, но в сам музей не заходили, а гуляли по тропинкам парка с видом на Южную бухту.
В этот раз мы решили зайти внутрь величественного здания, такое же желание пришло в голову ещё полусотне людей, стоявших в очереди за билетами. Рядом с кассами находился невзрачный вход в «павильон ожидания», оказавшимся грязноватым кафе. Стоять было холодно, чая в кафе не было и единственным развлечением был разговор с китаянками, ожидавшими своей очереди. Китаянки оказались студентками, отлично говорившими по-русски, так что попрактиковать китайский не удалось.
Наконец, мы получили взамен денег билеты, но которых стояло время посещения. Нас ждали через час… Теплее не становилось и мы пошли гулять. Алиса, увидев парк с аттракционами, захотела на них прокатиться и выбрала колесо обозрения. Мы с Аней присоединились, отбросив промелькнувший вопрос «не выработан ли ресурс аттракциона?» Колесо медленно поднимало нас к своему апогею, становилось всё холоднее, ветренее и страшнее. Наверху я смогла оторвать обе (!) руки от поручня и сделать один кадр:
вид на северную сторону Севастополя
。
Благополучно спустившись вниз, мы погуляли ещё немного, попрыгали по редутам, погладили двуглавого орла на пушках и пошли ко входу в музей. Вокруг ограждающего дверь забора стояла большая толпа людей. Внутрь приглашали группами человек по 30, время запуска отличалось от указанного на билете где-то на час. Наша решимость испарилась и мы пошли сдавать билеты. Кассир билеты не приняла, сказав, что мы сейчас, вот-вот, пройдём. Вернувшись обратно, мы нагло присоединись к группе школьников и проникли внутрь.
Там нас встретила экскурсовод — женщина, содержательностью и манерой речи похожая на сову из мультика про Винни-Пуха.
Позабавил факт, что картину — огромное полотно (115 м*14 м) писал один художник 3 года, а реставрировали её после ВОВ, когда она была спасена из-под бомбёжек, уже 20 человек те же 3 года.
С раннего утра мимо дома в сторону набережной шли люди — по одиночке, вдвоём и компаниями. Быстро поев кашу, мы с Сашей, Алой и Алисой тоже пошли к Артиллерийской бухте. Олег и Аня остались дома — анин организм не выдержал такого количества восхитительного домашнего молдавского вина, которое лилось рекой последние несколько дней и её почка дала о себе знать, а Олег остался поддержать приболевшего товарища.
На набережной было огромное количество народа, как в час пик в пекинском метро. Все уровни набережной были заняты, люди сидели и стояли везде, где можно себе только представить, демонстрируя чудеса ловкости, изобретательность и альпинистской подготовки.
Корабли в бухте мы видели уже несколько дней и даже пару раз проплывали мимо на пароме, обе тренировки парада авиации тоже видели — из окна. И всё равно не могла удержаться и поснимать самолёты — очень уж увлекательное занятие.
истребители над головой
。
После пролёта авиации мы пошли к проспекту Нахимова — смотреть пеший парад. Обычно пустынная лестница к памятнику Казарскому была усеяна людьми. Окружающие деревья тоже.
люди в ожидании парада
。
Основная часть парада прошла быстро, самыми громкими оказались мотоциклисты.
Затем мы пошли к площади Нахимова и я увидела мачты. Огромные, они чуть покачивались и манили подойти поближе и рассмотреть корабль. Это был парусник Крузенштерн. На легендарный корабль можно было подняться, что мы и сделали.
парусник Крузенштерн
。
Вечерний салют мы все вместе смотрели из окна. С ближайшего холма на каждый взрыв доносились крики «ура!», а через минут 10 люди плотным потоком пошли обратно, по домам.
Пишу эти строчки, а в открытое окно вливается музыка — на набережной идёт концерт. Даже была пробка на нашей обычно тихой и незаполненной машинами улице.
Несколько дней в Артиллерийской бухте стоят 9 военных кораблей — ровно так стоят, красиво. Если взять бинокль и присмотреться, можно увидеть команду корабля на палубе, а вечером они включают иллюминацию и становятся похожими не на грозных защитников, а на участников маскарада.
